"Коллективной вины не существует". Виктор Франкл

Текст речи Виктора Франкла, австрийского психиатра и узника Аушвица, на собрании в 50-ю годовщину аннексии Австрии Германией (1938-1988).
Перевод Надежды Ковалевской, 2022.

"Господин Мэр, уважаемые жители Вены,
Надеюсь вы меня поймёте, если сейчас, в этот час поминовения, я попрошу вас вместе со мной вспомнить моего отца, который погиб в концлагере Терезин [под Прагой], моего брата, который умер в Освенциме, мою мать, которая умерла там же в газовой камере, и мою первую жену, которая в молодом возрасте погибла в концлагере Берген Бельзен.

Я, однако, прошу вас не ожидать от меня слов ненависти.
Кого мне ненавидеть? Я знал только жертв, я не знал агрессоров; во всяком случае, не знал их лично, а обвинение кого-то не лично, а коллективно для меня категорически неприемлемо.
Коллективной вины не существует!
И поверьте мне, я говорю это не только сегодня, я говорил это с первого дня, когда освободился из своего последнего концлагеря. Я уверен, что коллективно обвинять жителей Австрии, которым сегодня от 0 до 50 лет, — это преступление и сумасшествие. Или, если говорить в психиатрических терминах, это было бы преступлением, если бы это не было сумасшествием, и к тому же рецидивом социалистической идеологии “групповой вины” [нем. — Sippenhaftung].

Хорошо бы донести это до тех, кто уверен, что у них есть право призывать кого-то испытывать вину или даже стыд не за то, что человек делал (или не делал) САМ, но за то, что лежит на совести его родителей или даже их родителей.

Я уверен, что жертвы прошлых коллективных преследований в первую очередь должны со мной согласиться, и они согласятся, если в их намерения, конечно, не входит отправить сегодняшнюю молодежь прямиком в руки старых нацистов или неонацистов.

Позвольте мне на мгновение вернуться в момент своего освобождения. Я вернулся в Вену с первым транспортом, нелегальным способом: мы втиснулись в грузовик вместе с несколькими венцами включая Розу Йохманн [участница движения сопротивления] и 15 августа 1945 года вернулись в город.
С тех пор я 63 раза был в Америке по приглашению университетов и т.д. И каждый из этих 63 раз я возвращался в Австрию. Не потому, что австрийцы меня как-то особенно любили, а потому что я любил Австрию, а любовь, как мы знаем, не всегда бывает взаимной.

Когда я был в Америке, меня спрашивали: “Скажите, доктор Франкл, почему вы не приехали к нам до войны?”. Мой ответ был таков. Я объяснял, как мне несколько лет пришлось ждать иммиграционную визу в Америку. И что когда её наконец одобрили, было уже слишком поздно. Потому что я не смог себя заставить бросить своих престарелых родителей и оставить их посреди войны на волю судьбы при нацистском режиме. Я предпочёл разделить их судьбу.

Тогда меня спрашивали: “Хорошо, но почему вы не приехали в Америку сразу после войны? Почему вернулись в Вену? Разве венцы недостаточно [плохого] сделали вам и вашей семье?”. Тогда я им отвечал: “Понимаете, в Вене была, например, католическая баронесса, которая, кстати, нашла и поддерживала великого поэта из рабочего класса Альфонса Петцольда. Так вот, она укрывала в своей квартире мою двоюродную сестру всю войну и этим спасла ей жизнь. И пример с другой стороны: в Вене был адвокат-социалист, который, рискуя жизнью, приносил мне продукты при любой возможности. Знаете, кто это был? Бруно Питтерманн. И тогда я спрашивал американцев: “Скажите, почему я не должен был возвращаться в Вену, в которой были ТАКИЕ люди?”.

Я знаю, что вы сейчас говорите себе или скажете мне при встрече: господин Франкл, давайте будем честны, это всего лишь исключение из правил. В большинстве своём все люди — оппортунисты. Они должны были противостоять. И я с вами согласен. Но, пожалуйста, примите во внимание одну вещь: сопротивление всегда предполагает героизм. А героизм, в моём понимании, человек может требовать только от одного человека — от себя самого.

И те, кто скажут, что человек должен был отдать предпочтение заключению, а не договариваться с нацистами, тоже абсолютно правы. Но это имеет право говорить только тот человек, который своим примером докажет, что он предпочитает концлагерь предательству себя и своих убеждений.

Современное молодое поколение меньше всего в состоянии понять, как в те времена люди должны были бояться за свою свободу и жизнь, за судьбу своих семей, за которые они несли ответственность. Это нужно принимать во внимание. Но поэтому ещё больше мы должны восхищаться теми, кто перед лицом смертельной опасности имел мужество присоединиться к движению сопротивления, кто заплатил своими жизнями, как мой лучший друг тех времён Хуберт Гцур, которого обвинили в “развале вооружённых сил” и приговорили к смертной казни.
Дамы и господа, национал-социализм воспитал расовое безумие.

И если позволите, я вам скажу, что думаю об этом: в реальности существует только две человеческих “расы”. “Раса” порядочных людей и раса непристойных людей, и эта “расовая сегрегация” проходит через все народы. А внутри каждой нации — через все партии и различные группы. Даже в концлагерях, даже среди эсэсовцев, время от времени попадались полупорядочные люди. Так же и с другой стороны, среди соратников вам могут попадаться негодяи.

Опасность же поджидает в несколько другом месте: порядочные люди находятся в меньшинстве, всегда находились в меньшинстве, и думаю, так и будет в будущем. Но опасность возникает тогда, когда режим или политическая система возвышает непорядочных людей, или, другими словами, позволяет негативной верхушке нации осуществлять контроль. Это настоящая опасность. И ни одна нация априори не застрахована от этой угрозы. Поэтому осмелюсь сказать, что, в принципе, любой народ может совершить Холокост.

Какие политические выводы можно сделать из вышесказанного? Я считаю, существуют только два стиля политического руководства, или, лучше сказать, два типа политических лидеров. Есть те, которые уверены, что цель оправдывает любые средства, в том числе террористические. Другой же тип политиков осознаёт, что есть средства, которые оскверняют даже самую священную цель. Я уверен, что именно этот [второй] тип политиков сможет расслышать голос разума сквозь шум марша и услышать требования текущего дня, или скорее, требования этого памятного дня. Это [требование] может быть только одним: чтобы все, кем движут благие намерения, наконец-то протянули друг другу руки через все могилы и траншеи."